06.02.2017 - Интерьер и произведения искусства. О квартире В.М. Голод

Интерьер и произведения искусства. О квартире В.М. ГолодЕсть интерьеры, под которые подбираются коллекции произведений искусства. А бывает наоборот: есть коллекции, под которые создается интерьер.



Что главнее?

Неважно. Важно, как все звучит потом и вместе, как вещь притягивает вещь, и искусство одухотворяет стены, и время оживает в пространстве. Как это происходит, к примеру, в одной из самых знаменитых квартир нынешнего Петербурга - у В. Голод.

В Петербурге каждый раз ощущаешь себя как во время острой влюбленности. Невольно действуешь непредсказуемо и безотчетно. Вполне равнодушная ко всему, сутулишь плечи под низкой аркой двора-колодца, готовясь -- всего-навсего -- описать конкретный интерьер. Но, когда входишь в торжественный подъезд с ленивым полукругом лестницы и почти театральной галереей огромных петербургских окон (каких больше нет во всем мире, если верить Рустаму Хамдамову), невольно настраиваешься на иной -- высокий лад. ...

Валентина Голод открыла дверь сама. Неожиданная и какая-то нерусская элегантность ее облика спровоцировала мой первый вопрос:

"В вас есть французская кровь?" "Нет, -- ответила она, -- во мне французское воспитание и французский язык, он второй для меня".

Недооценить этот ответ было бы непростительным легкомыслием. Когда это было - французское воспитание? И откуда взялось -- сквозь столько десятилетий? (При этом дом г-жи Голод - отнюдь не музей, он полон гостей и светской жизни, а сама хозяйка слывет в Петербурге законодателем вкуса. Желающие купить "что-нибудь из настоящего" умоляют ее произнести свое слово-приговор "нравится!".

Когда-то к Рождеству г-жа Голод шила платье на одну только рождественскую ночь, и актрисы драматических театров Ленинграда загодя, в сочельник, тянули жребий: кому же оно достанется?). Но что гадать, когда это было и как уцелело, -- вот оно. И обладательница французского воспитания и прононса учтивым жестом приглашает меня в гостиную. Гостиная Позднее выяснилось, что я, увы, не была оригинальна и во втором своем вопросе: "Господи, как же это вам удалось?" Буквально каждый, кто приходит к г-же Голод, в оторопи произносит то же самое.

В большой прямоугольной гостиной в два окна, между которыми на высокой тумбе отбивают ход времени ваза-часы рубежа XVIII-XIX веков, полыхает люстра начала прошлого века. Серебристо-желтые лучи от свечей-ламп преломляются в гирляндах из хрустальных шаров и бусин, отражаются от бронзовых колосьев, ломаются о стеклянные перья, окрыляющие до невесомости помпезное сооружение.

Освещение.

К освещению г-жа Голод особенно пристрастна. Белые свечи в бронзовых подсвечниках зажигает только во время светских застолий. В обычные дни отдает предпочтение свету люстры. Ее люстры -- "все русского происхождения" (тут я забегаю немного вперед) - напоминают о парадной пышности тех залов, где некогда гремела музыка и кружились в танце блестящие пары.

Люстра в гостиной, притягивающая внимание гостя, сразу указывает и на стиль, который господствует в этом доме. Этот стиль - русский ампир. Мебель из красного дерева, матово-зеленый цвет стен, бронзовые канделябры в декорации зеркал - вот хрестоматийное о нем представление. Но для г-жи Голод ампир вовсе не страничка из энциклопедии искусства. Это почти единственное, что помогло ей воссоздать атмосферу ее детства. А вместе с ней и былую особость аристократической жизни Петербурга. Ампирная гостиная Голод, будто бы непринужденно восставшая из-под обломков времени, гармонична своей ностальгией.

В ней как-то даже неприлично задавать вопросы типа: по чьим эскизам создавался интерьер? с кем предварительно консультировались? Да ни с кем и никогда ничего "предварительного" у г-жи Голод не было. Как и предварительного планирования жизни с тех пор, как прокатились революции. Февральскую она запомнила благодаря Маргарите из "Фауста". Тогда в гости к ее родителям приехала из своего имения тетя Леля и взяла ее, кроху, с собой в театр -- "на Шаляпина". Давали "Фауста". Шаляпина девочка запомнила смутно, все больше разглядывала костюм Мефистофеля. А пленила ее Маргарита, раскачивающаяся на сцене на качелях. "Когда мы возвращались домой, наши бегунки обогнали казаки; с гиканьем, криками они куда-то летели. "Помню, что тетка меня прижала к себе покрепче.

Утром приехал папа, страшно сияющий и довольный: 'Сняли царя!' И все были очень рады". Тут бы и подпустить романного "так кончилась радость" или чего-нибудь еще в том же роде. Но получится неправда: радость для Голод -- это ее чувствование мира. Она неподдельно рада дождю, снегу, любому человеку...

"Иначе, - признается она, -- мне никогда не удалось бы жить так, как я хочу". А "как хочу" для нее -- это как было в детстве. Можно сказать, что дом г-жи Голод - это триумфальная попытка остановить время. Оно здесь живет ничем не прерванное, не омраченное. Хотя собирался и создавался этот интерьер долгие-долгие годы, за которые много всего произошло. Были браки, разводы, влюбленности, разочарования, работа декоратором, оформление витрин, верховая езда, переводы пьес, их премьеры...

Интерьер же начался со стола. Разломанный и замызганный до невозможности различить "породу", он был первой покупкой в дом. После реставрации стол заявил о своем происхождении: работа русских мастеров начала XIX века. Саму же Голод никогда не интересовало и не интересует ни время создания вещи, ни страна, ни автор.

Единственное слово -- "нравится" -- вершит судьбу приобретений. Сегодня стол занимает в гостиной особое место в обрамлении буфета, дивана, стульев. Круглый, он словно расширяет пространство. На нем ваза из стекла с искусственными цветами. Давно это было, когда г-жа Голод "притащила" цветы те в Россию из своих путешествий по Европе, а сегодня почти такие же букеты встретить можно и в домах и в музеях.

Когда появился стол, пришлось выбросить из квартиры всю стоявшую там до этого разнородную мебель. Только и остались что камин и голые стены. Камин из белого мрамора с трехчастным зеркалом в витиеватой оправе из дерева под золоченую бронзу. Камин "подходил" к столу. На камин Голод поставила скульптуру Геркулеса, удушающего змею. Из белого мрамора, кажущегося слегка влажным, словно омытым водой. Скульптура "подходила" к камину. Стол, камин, зеркало.

Дерево, мрамор, стекло -- эта триада и определила весь стиль гостиной. К стенам могло подойти только что-то особенное. Они требовали картин. В жертву были принесены чудом уцелевшие бабушкины кольца. Вместо них появились холодные, по-петербургски сдержанные портреты в массивных позолоченных рамах, лица августейших особ и прекрасных незнакомок на миниатюрах. Два их ряда, словно ордена, висят в изголовье дивана. Взглянуть на них, далеких предков, съезжаются сегодня к г-же Голод из Англии, Франции, Испании.

"Я собираю только то, что благополучно соседствует друг с другом", -- говорит она. С парадной строгостью ампира прекрасно уживается цветное стекло.

Голод пристрастна к нему. Можно даже сказать, она его любит. За пленительную игру света. За хрупкость и стремительную легкость. В гостиной множество графинов, кубков, винных сервизов, бокалов, сахарниц, все -- неизъяснимых оттенков (от нежно-бирюзового до рубинно-винного), различной формы и огранки. Они издают стеклянные трели, едва приоткрываешь дверцы горки с зеркальным задником, поставца. В их мозаичном сиянии и солидного вида поставец, и массивный до неприступности буфет, кажется, теряют весь груз своей антикварности и веса.

Хотя забыть об антикварности всего этого интерьера невозможно. "Я не коллекционер, - оправдывается г-жа Голод, - я... как бы это сказать точнее? По-французски это звучало бы так: jusque d'ame. Просто я покупаю то, что мне нравится, а нравится мне именно это".

На рояле лежал проспект ноябрьского аукциона Cristie`s, на котором с молотка шла "ненужная роскошь" Нуреева. Через лупу г-жа Голод взглянула на фотографию комнаты парижского дворца.

"Посмотрите, -- сказала она, -- наши вкусы в чем-то совпадают". "Действительно", - подтвердила я.

И поднялась со стула. Он оказался копией нуреевско Красная комната И мы прошли в красную комнату. В отличие от гостиной, посетители сюда почти не заходят. Красная комната для г-жи Голод -- это ее тайная жизнь. Здесь собрано все самое-самое. Дорогое, близкое, родное. Описывать это можно бесконечно, как драгоценное собрание музея быта XIX века. На стене под стеклом висит веер. Белый гипюр в россыпи бусинок сходится в перламутровую окантовку.

"Это мамин, -- говорит г-жа Голод, -- я придумала для него удачную рамку и повесила на стену". Под стеклом -- коллекция миниатюрной скульптуры. Из бронзы, мрамора, перламутра. И в стеклянной горке чудесные животные и птицы а la Фаберже ("Есть вещи и более красивые, но они будут чужими", -- так объясняет г-жа Голод их присутствие).

Туалетный столик заставлен флаконами из стекла. Они напоминают июньский луг с его разнотравьем, разноцветьем, осененный перламутровым трепыханием мотыльков, -- изделия русских мастеров, и все, кроме двух, Императорского стекольного завода. Такие флаконы раньше брали в дорогу. Хранили в дорожной коробке. Заведено было, путешествуя в каретах или колясках, возить с собой шкатулки с флаконами для одеколона. Покупались они в подарок к Новому году, Рождеству, Пасхе.

Письменный стол Валентины Голод тоже не омрачен тяжелыми думами. Едва взглянув на него, ты переносишься в мир уральских сказов. Был этот стол когда-то покрыт канцелярским зеленым сукном. Но г-жа Голод сукно не выносит. Сверху положила доску из красного дерева, но зеленый цвет -- остался. Только это уже не сукно, а малахит. Коллекция его началась с того, что г-жа Голод купила часы в оправе из малахита и чернильницу. А потом на протяжении многих лет подбирались подходящие по стилю предметы: подсвечники, шкатулки, настольные лампы...

Все эти милые безделушки - свидетельство того стиля изящной "праздности", которым славился когда-то светский Петербург. Разглядывать их хорошо в тепле, у камина. Камин черного мрамора в искрящихся снегом прожилках тоже заставлен поделками, из перламутра. Затейливые пудреницы, шкатулки, сундучки. Белое на черном - кроме этого цветового контраста все остальное в комнате приглушенно-красное. Воздух словно напитан благородным бордо, что только усиливает впечатление особой камерности.

Покачивается зеркало псише (псише никогда не ставят на камины) обманной рябью, отражая складки покрывала из "винного" атласа. В красной комнате много зеркал -- прямоугольных, полукруглых, с хрустальными подсвечниками. Желтые блики от позолоченных рам картин и бронзовых канделябров играют на мебели из красного дерева. Она как-то особенно торжественно смотрится здесь -- но, может быть, по причине своего музейного состояния? Мебель эта словно лишена свойственной ей функции: страсть приобретать то, что нравится (г-жа Голод справедливо называет это "болезнью"), вытеснила потребительское отношение к интерьеру.

Кажется, единственное место, где теплится еще обычная жизнь, выражающая себя в потрепанных зачитанных книгах, дорогих письмах, -- это два угольных шкафчика со старомодным названием "угольник со шторкой". Но вот кровать не совсем обычная. Иллюстрирует любимое занятие г-жи Голод -- "возвращать жизнь" старым вещам. "Люблю купить поломанную штуку и вернуть ей прежний вид", -- произносит она с нескрываемым азартом. История кровати такова. Где-то в 50-х годах в дом Голод зачастили искусствоведы.

"Какой это стиль? -- спрашивали они, рассматривая кровать, -- вероятно, 'Александр'". Г-жа Голод не признавалась. Муж г-жи Голод хохотал страшно.

Коварная кровать оказалась непреодолимой загадкой для искусствоведов. Сделана она... из бывшего трюмо. Во время войны в него попал осколок и разбил зеркало. Стекло извлекли, деревянный корсаж разобрали. Доски лежали до тех пор, пока г-жа Голод совсем не разочаровалась в прежней своей кровати. И придумала новую.

Высокой спинкой для нее стала верхняя часть трюмо. Вырез для зеркала решено было затянуть портьерной тканью. Резные ножки кровати -- всего лишь ножки от тумбы трюмо. Все красное дерево, все под единый стиль мебели начала XIX века. Но где же коварство? Боковые спинки кровати оказываются на поверку простой сосной, хотя и крашенной под красное дерево. Делались на время, временность задержалась более чем на пятьдесят лет. В Ленинграде на подобные самодельные кровати было целое поветрие. Такой вот trompe l'oil.

Слушая рассказы г-жи Голод, я поняла, что она не терпит чужих рук в своем доме. И шторы, и портьеры шила сама. Вот только ткань привезла из Франции. "Вам помогали мужья?" Она в смятенье, не совсем понятно, что это может означать. "Мужья? У меня было два мужа. И никто не мешал". Я сама смутилась от своего вопроса.

Захотелось быть по-старомодному церемонной, расправить складки несуществующего шлейфа и задумчиво посмотреть через несуществующий лорнет на узкую золотистую линию под потолком.

Она - последний штрих к завершенности, аскетичной строгости, величественности ампира, обретшего новую жизнь в доме г-жи Голод. Воссоздать такой интерьер суждено не каждому, и уж тем более не каждый способен жить в нем. Г-жа Голод из тех, кто может. На этом признании мне остается только раскланяться.

Теперь немного фото, сохранившихся в разных источниках:

 квартире В.М. Голод

голод валентина михайловна

голод валентина михайловна Интерьер и произведения искусства

Зеленая гостиная квартиры

гостиная

Малиновая гостиная

Малиновая гостиная

Малиновая гостиная с портретом великой княгини Елены Павловны
(неизвестный художник)

Малиновая гостиная с портретом великой княгини Елены Павловны (неизвестный художник, из собрания В. М. Голод)

Ссылка на полную версию страницы: https://stroystandart.info/index.php?name=pages&op=view&id=1484

добавить ссылку